БОРТНИЧЕСТВО И ПЧЕЛОВОДСТВО

   Переходя от общего очерка древнерусского быта к изучению его подробностей, а именно, к эконо-мическому значению напитков, мы и здесь встретим те же самые следы самостоятельного, самобытного развития народной жизни.

   Русская Земля, в ту минуту как открывается ее история, представляется нам переполненной бортными лесами (бортями), которые тогда заменяли пасеки и пчельники. Бортничество и пчеловодство были одним из путей колонизации земель, вновь занимаемых русским племенем, и, таким образом, вслед за сохой и топором, рядом с ухожаями и угодьями различных названий, появились и борти, возникали деревни бортничи, населенные пчеловодами.
   Бортничество было известно в областях Новгородской И Псковской, в Тверской, в земле Муромской и Рязанской, где особенно славился кадомский мед (Кадома известна с 1209 года). Вообще поволжские Финны (Мурома, Вязьма, Клязьма, Кастрома) издавна были хорошими пчеловодами. Затем бортничеством занимались в Смоленске и Полоцке, в областях Киевской и Галицкой.
   Длугош говорит про Казимира, что он отнял у Татар (1352) Подолию, богатую медом и скотом (Hist. X, 150). Польские леса назывались медообильными: silva melliflua (M.Gall. 17). Померания и Силезия счита-лись странами медоносными (Anon, 1. II, 648, 690 Сборник Погодина IV, 235)

   Бортничество составляло одну из важнейших статей промышленности; борть была предметом ценным, и на бортных деревьях вырубали топором знамя - знак собственности; за снятие чужого знамени (раззна-менить борть) была установлена пеня.
   Законы о бортях вошли в Русскую Правду. Бортные ухожья принадлежали народу, князьям и мона-стырям. Княжи борти, упоминаемые в Русской Правде, встречаются, начиная с XII века (Изв. Ак. VIII, V.354 Доп. I, 4), во Владимире на Клязьме (Ник. Лет. II, 112-113) и Литве (Лит. Стат. 1529, IX, 5).

   В Московской области, как это видно из душевной грамоты Ивана Даниловича (1328), у князей были бортники, купленые и оброчные, которых князья с точностью разделяли между своими наследниками. На бортных землях, отдаваемых из-за оброка, приглашали желающих садиться на житье в лесу, с платой определенного количества меда (Собр. Госуд. Гр. I. 74, 76-77, 79-81). В Московском уезде в XIV и XV веках, из поселений в княжеских бортных ухожаях и путях образовался целый бортный стан (А.А.Э. I, 72). Радонежское село, со всеми принадлежащими к нему деревнями, населено было бортниками (Собр. Гос. Гр. I, 77); на старейшем пути московских князей стояло село Добрятинское при добрятинской борти (ib. 34). Князья жаловали монастыри и духовенство бортями и свободой от бортных пошлин.
   До нас дошли подобные жалованные грамоты князей рязанских (А.И. I, 2,14 Пискар. 5,8), Ростислава Мстиславовича (Изв. А.Н. VIII, V, 354), князей полоцких и т.д.

   На дальнем севере пчеловодство завели, по преданию, св. Зосим и Савватий Соловецкие, и признаны были распространителями и покровителями бортей и пчел по всей Русской Земле. Подобным образом в Муромской земле пчеловодство вошло в легенду о Петре и Февронии Муромских.
   Обширное занятие пчеловодством вызвало у народа особый молитвенник, в роде целого молебна об изобилии и хранении пчел в ульях пчеловода (Щапов, Истор. очерки мир. I. 50), и целый ряд поверий о святости пчелы, божей пташки, и меда (Афан. Поэт воззр. I. 381). Искусственное разведение пчел начинается с XIV века, когда в юго-западной Руси упоминаются пасеки, а в северовосточной - пчелы, т.е. ульи (Арист. Пром. Др. Руси, 32).

   История русской торговли медом идет от глубокой старины. Скифские купцы, по свидетельству Геродота, еще до Р.Х. высылали за границу мед и воск. На памяти истории Русь сбывала медь в дунайский Переславль (Лавр. 23), в Грецию (П.С.Л. I, 26,28), к Хазарам (Ibn. Fozl., 71), и на дальний запад (Weinh. Die deutsch Fr. 319; Погод., Истор. Сбор. IV, 236).
   Новгород вел обширную торговлю медом и воском (П.С.Л. III, 15,49,170,209; Кар. III, пр. 248), и при Ярославле был особый класс купцов, торговавших воском и называвшихся вощниками. Рыночная цена меда (1170) была 10 кун (куна= 6 2/3 копейки), что считалось очень высокой ценой: "бысть дорогвъ в Новгороде" (Новг. 15). В перемирных грамотах Новгорода с лифляндским магистратом 1481 и 1493 годов указываются некоторые обычаи, соблюдавшиеся при торговле воском: "а на Ругодеве Ругодньским весцом у купчинъ новгородскихъ воску не колупати, а хто съ нимъ сторгетъ, ино тому укулупити мало и вощано и весь капи спустити съ новгородскими капми, а весити въ ретъ по крестному целованию, а имати отъ воздыма отъ скалового какъ идутъ шкилики против трейденого" (Сбор. Мух. 41,50). Но если Немцы иногда колупали воск, то русские со своей стороны отпускали воск нечистый, ставили на нем фальшивые клейма (Gesch. d. Hans. Bund. I, 189-198; II, 428-454).

   Псков также вел обширную торговлю медом и воском. В 1287 году псковичи отняли у иностранных купцов 63 капи воску, а капь равнялась 163 нынешним фунтам (Арист. Пром. Др. Руси, 203). В смоленском договоре 1229 года было постановлено, что Немчин обязан был платить "от двою капю воску весцю куна смоленская" (Собр. Гос. Гр. II, 1). Весь вощаной, доставлявший большие выгоды, Всеволодом (1126-1135) отдан был в Новгороде церкви Ивана на Опоках. "Даю", говорил он - "светому великому Ивану от великоимения на строение церкви и в векы весь вощаный, а въ Торжку (даю) - пудъ вощаной, а весити имъ в притворе святого Ивана". Из всего этого веса шел разным лицам громадный по тому времени доход, 78 гривен и 25 пудов меду, а всего с расходом на церковь 95 гривен, что составляло пошлину с 23,750 пудов воска.
   По словам Шильдбергера, описавшего свое путешествие на восток в конце XIV и начале XV века, из южных пристаней Русской Земли воск шел в Венецию и Геную (Кар. V, прим. 215). По словам других иностранцев, весь северо-восток Русской Земли в XV и XVI веке изобиловал медом: Барбаро (1436) говорит, что рязанская земля была богата медом (Библ. Ин. Писат. 59). "Московiя", - пишет Кампензе (1537), - "очень богата медомъ, который пчелы кладутъ на деревьяхъ безъ всякого присмотра. Нередко въ лесах попадаются целые рои сихъ полезныхъ насекомыхъ, сражающихся друг против друга на большом пространстве. Поселяне, которые держатъ домашнихъ пчелъ близъ своихъ жилищъ и передаютъ въ виде наследства из рода въ родъ, съ трудом могутъ защищать ихъ отъ нападения дикихъ пчелъ. Сообразивъ это обилiе меду и лесовъ, неудивительно, что все то количество воска, жидкой и твердой смолы, которое употребляется въ Европе, равно какъ и драгоценные меха, привозятся къ намъ чрезъ Ливонiю и из московскихъ владенiй" (ib. 31).

   То же повторял Павел Иовий (1537): "самое важное произведенiе московской земли есть воскъ и медъ. Вся страна изобилуетъ плодоносными пчелами, которыя кладутъ отличный медъ не въ искусственныхъ крестьянскихъ ульяхъ, но въ древесныхъ дуплахъ. Въ дремучихъ лесах и рощахъ ветви дерев часто бываютъ усеяны роями пчелъ, которыхъ вовсе не нужно собирать звуками рожка. Въ дуплахъ нередко находятъ множество большихъ сотовъ старого меду, оставленного пчелами, и так как поселяне не успеваютъ осмотреть каждаго дерева, то весьма часто встречаются пни чрезвычайной толщины, наполненные медомъ. Веселый и остроумный посолъ Димитрiй разсказывалъ намъ для смеха, какъ крестьянинъ, опустившись въ дупло огромнаго дерева, увязъ въ меду по самое горло. Тщетно ожидая помощи въ уединенномъ лесу, он в продолженiе двухъ дней питался медомъ, и, наконецъ, удивительнымъ образомъ выведенъ был изъ сего отчаяннаго положенiя медведемъ, который, подобно людямъ, будучи лакомъ до меду, спустился задними ногами въ то же дупло. Поселянинъ схватилъ его руками сзади и закричалъ такъ громко, что испуганный медведь поспешно выскочилъ изъ дупла и вытащилъ его вместе съ собою. Москвитяне отпускают въ Европу множество воску" (ib.40).

   По словам Флетчера (1588), мед в значительном количестве шел из Мордвы и Кадома, близь земли Черемис, также из областей северской, рязанской, муромской и смоленской (Фл. III). Флетчер говорит, что в его время, за исключением внутреннего потребления воска, еще вывозили за границу до 10 тысяч пудов, а прежде гораздо больше, до 50 тысяч пудов.
   По Олеарию (1639), воску вывозилось ежегодно более 20 центнеров (Олеар. 120). "Самый лучшiй мед", - прибавляет он, "идет через Псковъ". В 1476 году мед в Пскове продавали по семи пудов за полтину; в 1476 - по 11 пудов за полтину (П.С.Л. I, 231,250). В 1575 году в Москве стояли следующие цены на воск: "воску берковескъ по 70 ефимковъ, станетъ пудъ по семи ефимковъ (2 р. 10 алтын 2 деньги), въ Брабанехъ пудъ по 3 рубля, въ Шпанской пудъ - 6 рублей, делаютъ въ немъ свечи, а съ кемъ сговоришь, имайся за сто берковесъ; да спросити по колку пудъ въ кругъ делаютъ, въ Голандской земле воску фунтъ по 5 стювершей (1 алтын 4 деньги), пуд по 2 рубля; ныне за посмехъ дешевъ нетъ провоска" (Сбор. Мух. 365).

   Но к XVII веку, когда приготовление медов успело сделаться преступным корчемством, медовой промысел упал, и северо-восточная Русь сама начала получать воск из-за границы. В 1692 году получено было через Архангельский порт 6 тонн воска (Кильб. 275). В этом году, в Рязани цены стояли следующие: в Богословском монастыре куплено муромских 200 легионов меду и шесть пудов патоки по 20 алтын; кадка меду готового в три пуда стоила 2 рубля; в Москве фунт меду стоил 4 деньги (Писк. Рязан. акты, 146, 151). Чем дальше шло время, тем более сокращался медовой промысел.
   Недавно еще в Чистопольском уезде Казанской губернии ульи считались тысячами; но медоварение уже было неизвестно; вместо обычного приготовления старинных медов, теперь из меда тянули водку, и только Чуваши, Татары и Мордва секретно упивались кислым медом из негодных вощин, называемым савраско или воронок (Ж.М.Вн.Д. XXXV).
   В Белоруссии до последнего времени оставались ценными бортные леса, многие уезды славились пчеловодством и вели обширную торговлю медом (Шпил. Пут. по Белор. 117). Еще недавно славился медами старинный город Игумен Минской губернии (Шпил. 233).

   Чтобы обнять разом судьбы медового промысла и медоварения, стоит только обратить внимание на русское право, ибо в праве, как известно, все изменения народного быта отлагаются, словно пласты. Законы о медовом промысле, развивавшиеся вместе с бытом народа, входят в Русскую Правду, состав-ленную (в Новгороде), отчасти при Ярославе (1016-1020), отчасти при его приемниках, и имевшую силу от XI до XV века.
   По Русской Правде, за порчу бортного дерева полагалось взыскание: "а въ княжи борти 3 гривне любо пожгуть любо изудруть, а въ смерди две гривне". "Аще кто борть подътнеть то 3 гривны продажи, а за дерево полъ-гривне" (Кал. Изсл. о русс. правде 118). Кроме порчи самого бортного дерева, взыскание налагалось за бортную межу, за пчел, за мед, за пчелиное гнездо, за уничтожение знака на борти: "аже межю перетнетъ бортьную - то 12 гривне продаже" (ib. 119). - "Аже пчелы выдеретъ кто 3 гривне продаже, а за медъ оже будутъ пчелы не вылажены (соты не будут подрезаны) то 10 кунъ, будетъ ли олекъ (гнездо, т.е. молодые пчелки въ сотахъ) то 5 кунъ. Касательно выдранья пчел, иск имел место и в том случае, если ответчик был неизвестен, или не был на лицо: "аще кто разламаетъ бортъ или кто посечетъ древо на меже, то по верви (сельская община) искати татя в себе а платитъ 12 гривенъ продажи" (ib, 131). - "Фще кто рознаменаетъ бортъ, то 12 гривенъ продажи, а за дерево полгривны" (ib. 119 Сравни Grimm. Rechtsalt. 596).
   По делам о бортной земле установлены были следующие пошлины: "а се уроци судебнiи отъ виры 9 кунъ, а метельнику 9 векошъ, а отъ бортьной земли 30 кунъ" (ib. 136). Мед был в числе товаров, которые ссужались для приращения приплодом. В Русской Правде это называлось наставь на мед: "аще кто даетъ наставъ на медъ". Расчет процентов приплода был следующий: "а от двоихъ пчелъ на 12 лет приплода роевъ и съ старыми пчелами 200 и 50 и 6 роевъ. А то кунами 100 гривен и 20 гривенъ и 4 гривны, а то чтено по полугривне рои и съ медомъ, а приплода на лето по единому рою" (ib. 85, 91).

   Установления эти переходили преемственно в статуты Вислицкий и Литовский. В Вислицком статуте 1347 года, составленном из cтатутов великой и малой Польши, определено было: "а кто кому дерево зрубитъ со пчелами, имеетъ заплатить гривну (1 р. 76 коп.) тому, чiи пчелы, а другую судове гривну; а хто бортное дерево зрубитъ безъ пчел, то полгривны (88 коп.) заплатить, а судовое другую полгривны".
   По Литовскому статуту борти разделялись на господарские, панские и земянские. Бортники, посещая свои борти, имели право брать с собой только "секиру и пешню, чем борти робити"; имели право надрать "лыкъ на лазиво або лубя на лазын и на ишные потребы бортнитцкие". Если бы дерево опалило огнем, то "было волно имъ улей з бортью выпускати, а верховье и корень того дерево оставити въ пущы тому пану, чия пуща есть" (Ред. 1529, IX, 5).

   Владетель пущи, рубя лес, обязан был находящимся в пуще чужим "бортемъ, а дереву жадное шкоды вчинити". За порчу бортного дерева полагалась копа грошей; срубивший или испортивший сосну "пчолницу", хотя бы в то время пчел в ней и не было, платил полкопы грошей; за порчу сосны или дуба бортного, в котором пчелы еще не бывали, или сосны кремленой, платили 15 грошей (IX, 4, 14-16).
   Статьи Русской Правды о пчелах нелажоных повторяются и в Статуте. Кто выдерет нелажоных пчел, тот платит по Статуту 1529 года полукопу грошей, по Статуту 1588 года - по две копы грошей, а за лажоные 15 грошей (IX, 17); по Статуту 1588 года, кто в пасеке или в лесе выдрал пчел или с ульем взял - платит 3 копы грошей; "если бы кого зъ лицомъ поймано, такового мають сказити яко злодея на горло; а хто бы свепеть въ чыемъ лесе умыслне порубалъ и медъ выбралъ, тотъ маетъ за то шесть рублей грошей заплатити".

   Московские судебники 1427 и 1550 года ни словом не упоминают о бортном и пчелином промысле; о нем упоминается только в прибавлениях к Судебнику 1550 года, заимствованных из Литовского Статута. Справедливым оказывается Михалона свидетельство (1550), что Москвичи даже хвастались, что они пользуются литовскими законами (Кал. Арх. II, XI, 43). В прибавлениях к Судебнику, за порчу бортного дерева с пчелами велено брать 2 рубля, а без пчел - 25 алтын, а за неделное бортное дерево 12 алтын 4 деньги. - "А кто будетъ у кого пчелы выдралъ неподлаживаючи, а дерево не портилъ, тому повиненъ будет платить за всякие пчолы по полутора рубля".
   Уложение 1649 года, следовавшее за Судебниками, заимствовав из Литовского Статута 56 статей, взяло в том числе и статьи о пчелах. По Уложению, за бортное дерево с пчелами положено 3 рубля, а без пчел, в котором дереве наперед того пчелы были, полтора рубля; а в котором дереве наперед того пчелы были, полтора рубля; а в котором дереве борть была сделана, а пчел не бывало, и за то 25 алтын; за кряж невыделанной по 12 алтын 3 деньги, сколько их ни портить (Гл. X, 218). Кто выдерет пчелы, а бортей не испортит, на том доправит за всякие пчелы по полутора рубля; за покражу улья - по 3 рубля за улей, да еще бить его кнутом; а кто подсечет дерево с пчелами и мед из того дерева выдерет, на том доправить 6 руб. и отдати истцу (X. 219).
   Но с упадком медоварения, подорванного кабаками, законы о пчелах, заимствованные Уложением, не имели никакого значения, и пчеловодство упадало больше и больше. Наконец, по Своду Законов, составленному в текущем столетии, "усовершенствование пчеловодства принадлежит к ведомству Министерства Государственных Имуществ (т.1, Учр. Мин. 976, 1058). (О теперешнем положении Полесья, до сих пор еще необычайно богатого медом, смотри: Вестник Юго-Западной России, т.III, кн. VIII, стр. 117.)