ЧЕРТЫ СТАРИННОЙ ЖИЗНИ РУССКОГО НАРОДА

   По свидетельству начальной летописи, Русская Земля издавна имела свой наряд, жила по обычаям своим и по закону отцов своих, жила, как поет чешская песня XI века, по правде и по закону святу, юже принесуху отци наши.
   Эта жизнь по правде, которую народ относит ко времени светлого князя Владимира, подобно тому, как Кельты уносятся в своих воспоминаниях к королю Артуру, или Англосаксы к доброму королю Гродгару, - представляет нам первые твердые следы самобытного, свободного, исторически развившегося существо-вания народа...

   Ни мужиков, ни крестьян тогда еще не было, а были люди [2], - имя, которое доселе живет еще в южной Руси ("люде" - народ; см. Кулишъ, Зап. о Южной Руси. I, 235), - был народ, владевший землей и состоявший из мужей (Лавр., 93) и пахарей (ратай, оратай).
   Почтенный всеобщим уважением, ратай имел возможность мирно заниматься трудом, братски протя-гивая руку князю и княжому мужу, и вместе с ними устрояя землю. Князья, растя-матерея, вели друг с другом родовые счеты, сеяли землю крамолами; но пахарь дорого ценил свое мирное земское значение.
   И вот, склонившись пред мощью оратая, князь Вольга Святославович решается спросить его об имени-отчестве:

• Ай же ты, ратаю-ратаюшко!
• Как-то тебя именем зовут,
• Как величают по отчеству?

   На это говорит ратай князю таковы слова:

• Ай же, Вольга Святославович!
• А я ржи напашу, да во скирды сложу,
• Во скирды складу, домой выволочу,
• Домой выволочу, да дома вымолочу,
• Драни надеру, да и пива наварю,
• Пива наварю, да и мужичков напою,
• Станут мужички меня покликивати:
• "Молодой Микулушко Селянинович!"

   Лучшие мужи ("лепшие мужи") держали землю, решали дела общею народною думою [3], и черты старого земского человека народ собрал в своем Илье Муромце, выразив в нем сознание всей полноты своей духовной и физической мощи. Во главе земского дела стояли совещательные собрания народа, сельские и племенные, миры, вече и сеймы. Старейшинами-вождями племен были князья, вскормленники Русской Земли (Лавр., 117), обязанные блюсти ее покой.
   В 1097 году на Любечском сейме князья говорили: "отселе имеемъ ся во едино сердце и блюдемъ Русские земли". В 1170 году, на съезде в Киеве князья положили: "а намъ дай Богъ за крестьяны и за русскую землю головы свое сложити, и къ мученикомъ причтенномъ быти". Об этом добром земском значении древнего князя, кроме свидетельства памятников, говорит и неподкупная народная память. И народ в своих былинах, и певец Игоря в своем Слове, одинаково уносится воспоминанием к первым русским князьям...

   Разселившись по земле и воде, весь народ, с примыкавшими к нему инородцами, составляли одну землю, жившую одним и тем же земским устроением, но сообразно с местными особенностями. Силой, которая тянула друг к другу отдельных членов общей русской семьи, было братство, сказавшееся особенно в Новгороде, в народоправном характере братчин, в южно-русском обычае побратимства, и впоследствии в братствах юго-западной Руси.
   Братство, община, дело мирское, громадское, составляли основу жизни; скоп был делом государст-венным, с целью защиты земли. Всякий дом, носящий у Скандинавов прекрасное название manaheimr или minnerheimr, был местом радости и веселья; под кровом родного очага, обоготворенного человеком, братски сходились русский и славянин, свой и иноземец: "ту Немци и Венедици, ту Греци и Морава поют славу Святьславлю" (Лавр., 34).

   Строй земской жизни проявлялся в том веселом единении народа и князя-государя, которое мы встречаем на пирах киевской Руси, древней Польши, еще жившей по-славянски (Мартин Галл I. 19, XI, 71), в Чехах, и так далее, во всей Славянщине. Общины и миры, города и села сходились на игрища, сбирались на братчины, пиры и беседы, которые, по старой памяти, доселе еще именуются у народа почетными и честными. На народный пир приглашали князя, на пир княжеский сбирался народ.
   Народная память донесла до наших дней известие о пирах князя Владимира. Изяслав и сын его Ярослав осенью 1148 года давали пир Новгороду: "посласта подвойскеи и бориче по улицам кликати, зовучи къ князю на обедъ отъ мала и до велика; и тако обедавше, веселишася радостiю великою и розъидошася в своя домы". То же было в Киеве в 1152 году: "Вечьславъ же уеха въ Киевъ, и еха к святее Софьи, и седе на столе деда своего и отца своего, и позва сына своего Изяслава на обедъ, и Кiаны все".

   В общий строй жизни входила и церковь, которая учила: "егда творите пиръ, и зовете и братiю и родъ и вельможи, или кто въ васъ возможетъ князя звати, и то все добро есть, то бо въ свете сем чесъстно. Призовите же паче всего убогую братiю, колико могуще по силе" (Описание слав. рук. кн. II, 3,89). Всякое мирское дело непременно начиналось пиром или попойкой, и потому в в социальной жизни народа напитки имели громадное культурное значение. То были изстаринные ячные и медвяные питья, которые Славяне вынесли из своей арийской прародины, и пили с тех пор в течении длинного ряда веков, выраба-тывая свою культуру: брага (скр. bgr, bhrj, нем. brauen, brut - варительница пива, потом невеста, фр. brasser), мед (скр. madh, manth - сбивать мутовкой, madhu - медвяный напиток, скандинавское mjodhr), пиво (от славянского пити), эль (олуй, оловина) и квас, хмельной напиток, чисто славянский, обоготво-ренный у соседей Скандинавов в образе вещего Квасира [4].

   Брага называлась хмельной, пиво бархатным, меды - стоялыми, квасы - медвяными. Известия об этих питьях идут от самой ранней поры исторической жизни народа. "Се уже иду къ вам", говорит Ольга Древлянам, "да пристроите меды многи во граде". Ольга пришла, совершила поминки по мужу, и "седоша Деревляне пити" (П.С.Л., I,24).
   Поставив церковь в Василеве, Владимир "створи праздникъ великъ, варя 300 проваръ меду, и съзываше боляры своя, и посадникы, старейшины по всемъ градомъ и люди многы" (Лавр. 54). По свидетельству новгородской летописи под 1016 год, дружина Ярослава так говорила князю: "онь си что ты тому велиши творити? Меду мало варено, а дружины много". Андрей Боголюбский "брашно свое и медъ по улицамъ на возахъ слаше" (Лавр. 150). Как увидим далее, питья эти, не смотря на порушенный уже строй жизни, продолжали славиться своею роскошью вплоть до XVIII века. "А насъ, Россiянъ", писал Посошков, "благословляя благословил Богъ хлебом и медомъ и всякихъ питей довольствомъ; водок (настоекъ) у нас такое довольство, что и числа имъ нетъ; пива у нас предорогiе (по качеству), и меды не хуже рейнскаго, а плохаго рейскаго и гораздо лучше" (Соч. Посошкова, 136).

   Было в употреблении и виноградное вино, известное на Руси еще в X веке (П.С.Л. I, 28), и доступное даже простым людям [5]. Хмельные питя, пиво, брагу и мед, всякий варил про себя, сколько ему нужно было для обихода; в иных случаях варили питья семьями, миром, и то были мирская бражка, мирское пиво, как это делалось и у Немцев, проживавших в Новегороде [6].
   У людей зажиточных заведены были медуши (погреба), где стояли бочки медов, пив и иностранных вин.

   В 1378 году за рекой Пьяной русские воины ездили беспечно, "а где наехаша въ зажитiи мед и пиво, испиваху до пьяна безъ меры". В Москве, при нашествии Тохтамыша, "недобрiи человеци начаша обходити по дворам, и износяще изъ погребовъ меды господкiе и упивахуся до великаго пьяна" (Пам. XII в., 183 IV Новг. 73; П.С.Л. IV, 120).
   В 1146 году Изяслав "дворъ Святославль раздели на 4 части, и скотьнице, бретьянице (вместо бортья-ница, или сербского бартьеница, как думали другие С.Отеч. V. III. 63), и товар, иже бе не мочно двигнути, и въ погребахъ было 500 берковьсковъ (берковцевъ) меду (около 5,000 пудов), а вина 80 корчагъ" (Ипат. 27). В слове XII века так описывалась старинная зажиточная жизнь: "питiе же многое, медъ, и квас, вино, мед чистый пъпьряный питья обнощная съ гусльми и свирельми, веселiие многое" (Изв. Ак. X, 548).

   Как видно из Олеария (1639-1643), богатые погреба домашних питей существовали до второй половины XVII века. "Пиво" - говорит он, "сохраняется у русских в погребах, в которых сначала кладут снег и лед, потом ряд бочек, потом опять лед и опять бочки и т.д.; верх закрывают соломой и досками, так как подобные погреба открываются сверху. Устроив таким образом свои погреба, они опускают бочку за бочкою и пьют пиво ежедневно. Сохраняясь в подобных погребах, пиво в продолжении целого года остается холодным и притом не теряет вкуса" (Олеарий, гл. V).
   Поэтический образ таких погребов сохранился у народа в следующем прекрасном отрывке одной былины:

• Какъ водочки сладкiя, меды стоялые
• Повешены в погреба глубокiе в бочках сороковкахъ,
• Бочки висят на цепях на железныихъ,
• Туда подведены ветры буйные;
• Повеют ветры буйные в чистом поле,
• Пойдут как воздухи по погребамъ,
• И загогочуть бочки, какъ лебеди,
• Как лебеди на тихихъ на заводяхъ:
• Так отъ того не затхнутся водочки сладкiя,
• Водочки сладкiя, и меды стоялые;
• Какъ чару пьешь - другой хочется,
• Другую пьешь - по третьей душа горитъ.

(Рыб. Сборник)

   Как всякого дорогого гостя, так и князя, города встречали честию, "съ хлебомъ и съ вологою и съ медом", или же, "наливши кубци и рога злащеные с медом и виномъ", весь город своему гостю "честь творилъ виномъ и медом" (П.С.Л. VI, 243, 344).
   На пирах князей, владык и бояр пили вина, пива и меды из драгоценных сосудов, серебряных и хрустальных (ib. 85).

   При этом строе жизни, пьянства в домосковской Руси не было, - не было его, как порока, разъедающего народный организм. Питье составляло веселье, удовольствие, как это и видно из слов, вложенных древне-русским грамотником в уста Владимира: "Руси есть веселье пити, не можем без того быти".
   Но прошли века, совершилось многое, и ту же поговорку ученые стали приводить в пример пьянства, без которого будто бы не можем быти... Около питья братски сходился человек с человеком, сходились мужчины и женщины, и, скрепленная весельем и любовью, двигалась вперед социальная жизнь народа, возникали братчины (нем. gilden), и питейный дом (корчма) делался центром общественной жизни известного округа. Напитки, подкрепляя силы человека, и сбирая около себя людей, оказывали, по словам Бера, самое благодетельное влияние на физическую и духовную природу человека [7].