ПИТЕЙНЫЕ ДОМА НА ЗАПАДЕ
   КОРЧМА ДРЕВНЕСЛАВЯНСКИЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПИТЕЙНЫЙ ДОМ

   Заплатив пошлину за солод и хмель, народ спокойно варил себе питья и спокойно распивал их дома, среди семьи, или на братчинах, или на братских попойках в корчмах. Один из главных признаков сложившейся народной жизни - это следы социального ее устройства, проявляющиеся в организации пировых общин, из которых потом вырастают могущественные городские общины (братчина - гильда, артель - цех), и в заведении общественных питейных домов.
   Человеку, вышедшему из дикого состояния, немыслимо, чтобы он дома у себя или в питейном доме один упивался пьяным питьем и чтобы, напиваясь поодиночке, упивались все...
   На основании простого физиологического закона, что посредством веселого возбуждения облегчается пищеварение, что среди людей легче есть и пить, - люди собирались пить вместе и в дружеской беседе около вина, в братском столкновении человека с человеком, завязывалась между людьми социальная жизнь.

   Древние Афина наполнены были питейными домами, называемыми χαπηΛεια от χαπηλοζ - лат. caupo, родственное с церковнославянским куп-и-ти, коп-а (Korzius, Grunds. d. griech Etym I, 131; Grimm, Rechtsalt. 606; Diff. Wort II, 441), первоначально лавка, потом питейный дом. Здесь народ проводил время, распивая вино и слушая флейтисток. В числе лиц, посещавших капелеи, мы встречаем Сократа.
   Римские питейные заведения известны под несколькими именами: caupa, caupona, popina (питейный дом, от pino - пить) и taberna, от tabula стол, - мелочная лавка и питейный дом. В этих домах, где кроме вина, продавались и кушанья, мы встречаем в числе всего римского народа известных римских граждан: Овидия, Горация, Проперция, Тибула и Цицерона. К концу римской империи, в римском народе стали возникать социальные общины (collegia), составлявшиеся преимущественно из людей бедных, и местом их собраний (schola collegii) служили портики и таверны. Поэтому в одно время от Клавдия вышел приказ запереть все питейные дома (Renan. Les Apotres, 358-362).

   Германские общественные питейные заведения идут от глубокой старины. Вописк сообщает известие от половины III века, что Диоклетиан, будучи в Галлии, в стране Тунгров, нашел там корчму, в которой хозяйкой была друидесса (Diff. Die alt Volk. Eur. 316). Немецкие питейные дома назывались: Herberg (т.е. Heerberge, wo das Heer geborgen, d.h. aufgenommen wird, Schleich. Die deut. Spr. 167), откуда французкое auberge, итальянское albergo (Diff. Wort. II, 542) - постоялый двор или корчма; Keller, от латинского cella - погреб, и Krug - корчма, Nobiskrug - не здешняя, чертова корчма (Gr. Deut. Myth. 954).
   В этих домах собирались все, и светские и духовные люди, и в королевских капитуляриях повторяется постоянно известное средневековое предостережение "ut monachi et clerici tabernas non ingrediuntur edendi vel bibendi causa. Итак в то время питейные дома были вместе и съестными. В них пили пиво, эль, а с XV века, виноградное вино.
   Питейный дом был заведением общественным (Gr. Rechtsalt. 620). Там собирались мужчины и женщины; все граждане от самых почетнейших, сходились туда совещаться об общественных делах; тут же собирались и земские суды (Landsgerichte). Заведения эти отличались чистосемейным характером; посещавший их гость был также свободен, как дома, между своими, и хозяин герберга, провожая гостя, звал свою дочь подать ему прощальную чашу.

   Кроме того, в больших торговых городах образовались так называемые магистратские погреба (Raths-keller), куда каждый вечер собирались члены городского управления, часто с супругами и дочерьми. Погреба эти и их хозяева (Rathskellermeister) пользовались европейской известностью (Schultze, Gesch. d. Weins u.d. Thinkgelage 133, 129, 204, 105, 134-139).
   В немецких питейных домах, начмная с Лютера, мы встречаем всех передовых людей Германии. Гете в погребе Ауербаха, в Лейпциге, написал несколько сцен из Фауста. Гейне оставил знаменитое обращение к бременскому ратскеллермейстеру. В Англии, при Елизавете, встречались корчмы, где 300 человек с лошадьми могли быть приняты и угощены, а в XVII веке, в каждой деревне была корчма (Gasthaus), хорошо освещенная, с раздушенным бельем, с кружкой доброго эля и с обедом из форелей.

   Питейный дом во Франции называется cabaret. Слово это, по-видимому, созвучное кабаку, происходит от cabare, вместо cavare-fodere, откуда cave и cabaret - погреб (Ducange s.v. cabare). Кабаре были, и отчасти остались, общественными домами, куда собиралось все народонаселение города, начиная от бедняков и до богатых людей. В кабаре можно было пить и есть, а потому человек, не имевший хозяйства, находил там приют, как будто в семье.
   Содержательницы кабаре - всегда личность почтенная; память о ней редко умирает, оставаясь на веки за тем заведением, где эта женщина была хозяйкой. Поэтому Париж насчитывает у себя множество кабачков, носящих имя своей первой хозяйки, и с тех пор приобретших историческую известность.

   La veuve Bervin содержала кабачок "Белого Барашка", который посещал Расин; La mere Dinochau была хозяйкой кабачка на улице Бреда, а сын ее в то время учился в коллегии в Блуа, и, выучившись, сам сделался хозяином кабачка, куда собирались художники и публицисты. Mere Cadet или La mere de Cab, хозяйка кабачка "Истинных друзей", носившая название brave femme, brave mere Cadet, вскормила в своем кабачке целое поколение комиков французского театра. Кабачек La mere Saguet посещали Виктор Гюго, Беранже, Тьер, М.Фурнье, Арман Каррель, словом все просвещенное общество тридцатых годов.
   Каждый из кабачков, где собирается, так называемый простой народ, представляет обширную mongeoire. Так в простом кабачке, называемом Калифорнией, который содержит Madame Cadet, ежед-невно выходит 5000 порций мяса, в год 1,000 мер бобов, громадное количество картофеля, оливок, масла и т.п. (Delvau, Cafes et cabarets de Paris).

   Древнеславянские общественные питейные заведения назывались корчмами. Корчма, вместо кормча (Микуц. Отч. по II отд. АН 6,25) от сербского - "крма", церковно-славянского "кръма", русского кашуб. "харна", сербского "крмача - Sau. Мухлинский указывал первоначальное значение корчмы в персидском Chorden - есть, араб. тур. chorzama - расход, издержки на провизию (Muchl Zrodloslownik, 57) от зендского корня gar (хар) - edere, qarena, charetha - nourriture (Микуц. Зап. Геогр. Общ. I, 570).
   Так далеко начинается родословное дерево корчмы, одного из учреждений, созданных славянским племенем!.. От Славян корчма перешла к Венграм (kortsma) и к Эстам (korts, kortsmit). И так корчмой называлось место, куда народ сходился для питья и еды, для бесед и попоек с песнями и музыкой. Мартин Галл (начало XII века) записал в своей хронике (стр. 80), что когда умер Болеслав Храбрый, то в корчмах смолкли звуки цитр: nullus cithara sonus audiebatur in tabernis. У западных Славян в корчмах приставы передавали народу постановления правительства, судьи творили суд, разбирались дела между приезжими людьми, и корчмы долго заменяли ратуши и гостиные дворы.
   Начиная с XI века, мы встречаем следы корчем у южных Славян, в Чехах, в Польше, в Жмуди, у Славян прибалтийских и новгородских, и на Руси Киевской. В древней Сербии продажа питей вольная. Душан, подтверждая дубровницким купцам свободную продажу питей, говорит: "и крьчьму да носе" (Майк. Ист. Сербского Языка, 90). Впоследствии, именно в наше время, уже корчма у Сербов исчезает, вытесняемая немецкими обычаями (Вук. Кар. Срп. Рiечн. 309). Но у Болгар она еще цела и, сохраняя свое древнее социальное значение, отличается от механы (гостиница, питейный дом), заимствованной Болгарами от Турок или от Венгров.

   В Болгарской корчме торгует жанщина или девушка - крчмарица или кръчмарка. В песнях южных Славян корчмарка постоянный друг и посестрима народных героев. В корчмах пьет вино знаменитый герой южнославянского эпоса, Кралевич Марко; корчмарка Ангелина спасает его, своего побратима, от Гина Арнаутина, или отправляется в Софию и сватает за Марка дочь болгарского царя Шишмана (Поп. Пут. в Черногорию 49,58).
   Теперешняя болгарская корчма обыкновенно состоит из одной комнаты; посреди комнаты огнище, где пылает огонь, а в крыше отверстие для дыма. Вокруг огнища стоят столики и стулики, на которых сидят гости, именно старики, приходящие сюда для беседы, певцы, которые поют о старине, портной, обшивающий всю окрестность, и знающий все новости, поп, дьячки и т.д. В углу корчмы лавка, где продают веревки, орехи, фасоль, пшено, и вместе с этим вино и ракию (водку). К бочке приделана канелка (втулка), заткнутая чепом, и из бочки вино наливают в жестяную кружку (ока) или в глиняный кувшин (пукаль), и затем разливают в чаши.

   Древнеславянские напитки, квас, пиво и мед, совершенно исчезли у Болгар, сменившись виноградным вином, доступным на юге всякому человеку, и водкой (ракия), употребляемой только людьми богатыми.
   Корчмы западных Славян известны мне с XIII века. В чешском словаре Вацерада (1202) упомянуты kr'cma и kr'cmar (Denkm. d. Bohm. Spr. 215). В винодольском законе Хорватов, известном по рукописи XIII века, упоминаются латинские названия "товерна" и "товернар"; но на полях рукописи, для означения корчмы, изображены стол, а на нем ведро, кружка и жмуль (Чт. 1846, IV, 27, 41). В Померании корчма, находившаяся в зависимости от жупана, стояла непременно на каждом рынке, и была центром финан-сового управления в округе, точно так же, как у других западных Славян она была центром управления судебного (Preusker, Blicke in die vaterl. Vorzeit I, 121 и др.). В Колобреге, при двух жупанах, было и две корчмы (Гильф. Балтю Слав. LIX). И до сих пор у Кашубов, вымирающих в западной Пруссии, поется в Иванов день песня, которая славит древнего корчмаря (Этн. Сб. V, III, 64):

• А вы люди из деревни, зачем вы здесь сошлись?
• Вы ничего не знаете, ничего не скажете
• Я знаю, я скажу
• Я сын корчмаря, храбрый кавалер
• У меня напитки двоякого рода, одни для здоровья, другие для праздника
• Кто употребляет эти напитки, тот бывает богат
• Я их употребляю и имею богатство

   Трогательно это воспоминание о корчме у народа, забывшего не только свою старину, но и свой старый язык! В Богемии и Польше, начиная с XI века, везде на площади или рынке стояла корчма. В иных городах было от двух до четырех корчем: "in Bitom targowe duae tabernae; in Siewor novum targowe, una taberna; ad magnum sal quatuor tabernae" (Szczygielski Tinecia, II 138 Погод. Сб. IV, 225).
   Западные корчмы сначала были, как и везде, вольными учреждениями, куда народ спокойно собирался по торговым дням; потом делались княжескими, казенными, или, вместе с землей, переходили в наслед-ственную собственность арендаторов (шульцов), получавших право заводить libera taberna (Вал. Сб. 31), или к духовенству, к епископам и монастырям, и тогда народ стал заводить себе тайные корчмы, taberna occulta, известные с XII века (Погод. Сбор. IV, 222).
   Свободные корчмари подлежали ведомству и дворовому суду (curia) того господина, на земле которого находилась корчма.

   В юго-западной Руси доселе еще удержалась древнеславянская корчма, и в разных местах Белоруссии встречаются остатки огромных корчем, превращенных теперь в заездные дома, и составляющиъ как бы кварталы местечка (Шпил. Белор. 160). И если в Воронежской губернии народ по праздникам собирается уже около кабаков (Этн. Сб. Шб 226), то в Виленской губернии, еще попрежнему, все общественные дела решаются в корчме (ibid. 290), и во всей Белоруссии и Украине корчма служит обычным местом собраний для дел, бесед и гульбы. В Белоруссии бабку после крестин ведут в корчму (Tygodnik illustrowany, 1863).
   Еще недавно в некоторых уездах Витебской губернии, Динабургском, Режицким и Люценском, среди раскольников, парни и девицы на маслянице собирались в корчму на праздник, называемый "кирмаш", и парень, выбрав себе девицу, уходил с ней в лес и там венчался около дуба (Тер. II, 28). Двор корчмы или "стодола" (сарай при корчме) служит местом собрания парней и девчат, которые приходят сюда плясать под музыку (Эт. Сб. II, 241; Вестн. Евр. 1828, 5-8,77). "Що Божоi недiлi, чи праздника, пiсля обiду, хлопцi та дiвчата сходютця до корчми оттанцювать, а хозяiни и жiнкi зьираютця до iхъ подивитись, та побалакать де очiмъ, а пiдъ часъ и чарку горiлкi выпить. Отъ зiбралось бiля корчми людей вже чи мало, музики граютъ, парубокъ съ дiвкою танцюе, а старiиши, люльки запаливши, посидали соби на приспi тай бала-каютъ" (Основа, 1862). - "Та не вси жъ и пьяницi в шинку" - рассказывает другой, - "однi приходятъ сюда побачитись зъ добрими людьми, да побалакать, а другi - такъ, якъ оце й я, - чтобъ послухать розумнихъ людей и почуть що робитця у спiтi. Бачите - у насъ на селi нiкуди бiльшъ и збиратися" (Основа, 1861).

   В праздник, когда нет дела, человек с утра уж идет в корчму, и говорит жене: "надо схадзиць на часокъ въ карчму". Жена обыкновенно отвечает: "пайдзешь на часокъ, а прасядзишь да начи; вицъ въ карчмы сма-ляныи лавки - какъ сядзишь, такъ и паралипнешь" (Этн. Сб. II, 142).
   Итак корчма южной Руси, "корчма вольная", является перед нами коренным народным учреждением. Тогда как в других местах женщина стыдится войти в кабак или в трактир, а членами клубов одни мужчины, - в корчму входят все, и мужчины, и девушки. "Въ корчме и въ бане уси ровные дворяне" (Зап. Геогр. Общ. I, 271). Здесь-то, в корчме, гуляла прерасная Бондарувна, - жертва польских насилий, и один из лучших женских образов украинской поэзии:

• Ой у Луцку, въ славнiмъ мiсти, капелiя грае,
• Молодая Бондуравна у корчмi гуляе.

   Но совсем уже не то местами, где корчма успела обратиться в кабак, зашедший из Москвы, или шинок (нем. Schenke), занесенный в Украину Ляхами, куда теперь и "дiвчата частуютъ". Девчата, ночные собрания которых разгоняют для порядка, собираются в корчмы пить (Основа 1861, X, XVI. 85,60-61 и XIX 130). И плачется мать на свою дочь, пьющую в корчме:

• Моя дочка ледащица, - не ночуе дома,
• Моя дочка ледащица, - не хоче робити,
• Да якъ прiйде недiленька, - иде въ корчму пити.

   Так как в корчмах, между прочим, продавались и питья, то отсюда и самое продажное питье получило название корчмы (кръчьма), с каким оно постоянно встречается в памятниках древней Руси (Mikl. Lex. fasc. II, 318). У Сербов: "продаje на крчму" - значит продавать по мелочи. Слово "кръчьмница" мы находим в древнейшем переводе пророчества Исаии (Опис. Слав. рук. I, 88).
   В древнеболгарском языке "кръчьмница" - taberna, "кръчьбьникъ", вместо "кръчьмьникъ" - Καπηλοζ. И с тех пор, вслед за древнеболгарским языком, обратившимся в церковно-славянский, во всех древнерусских сочинениях, кабаки и питейные дома всегда называются "корчемницами", и как будто облагораживаются этим в сознании духовного писателя.
   "Приключися", говорит одна легенда, - "яко нецiи человецы по мiрскому въ корчемнице пiяху, и глаголюще съ собою о разныхъ вещахъ" (Пам. стар. русской лит. I, 141). Но тот же древнерусский грамотник впоследствии говорил другое. В одном сборнике XVII века корчма толкуется как самое постыдное место: "корчмы, сиречь кабаки или аптеки, домы суть губительнiи" (Опис. Слав. Рук. II, 3, 818).
   Слово "корчьмствовать" в значении мелкой, розничной продажи, встречается в списке Русской Правды конца XIII века (Русс. Достоп. II, 3).

   На северо-востоке Руси, где общественная жизнь раз вита была гораздо слабее, чем на юге, корчмы не имели никакого значения. Суздаль, Владимир, Москва совершенно не знают корчемной жизни; напротив того, в Киеве, удивлявшем в XI веке своим народонаселением, своими восемью рынками (Адам Бременский, Дитмар Межиборгский), в неменее богатом Новегороде, в Пскове и Смоленске, который в летописи под 863 год назывался великим и богатым городом (Летоп. содер. росс. ист. 5), корчмы, должно думать, составляли важное городское учреждение. В уставной грамоте Смоленского князя Ростислава Мстиславича (1150) упоминаются мыта и корчмити: "в Лучине (княжеской дани) ... гривны, а мыта и корчмити неведомо на что ся снидетъ" - "На Прупои (княжеской дани) ... гривенъ, а на еорчмитехъ не ведити на что ся сойдетъ". - "На Копысе (княжеской дани)... гривны... а корчьмити неведомо, на чтося сойдетъ" (Доп. А.И. I, 6-8). То есть: неведомо, сколько сойдет с приезжих торговцев и с содержателей корчем.
   В Новегороде и Пскове корчмы составляют собственность городских общин. Князь, на основании договора, по которому он принят, не имеет в корчмах никакой воли: "а свободъ ти ни мытъ на новгородьской волости не ставити". По псковской грамоте, составленной в 1397 году на псковском вече, запрещалось "княжимъ людемъ по дворамъ корчмы не держать, ни во Пскове, ни на пригороде, ни ведра, ни корецъ, ни бочкою меда не продавати" (Кар. V, пр. 404P>

   Купцы немецкие, а может быть, прежде и голландские, имели право на продажу пива на своем дворе. Но в половине XIV века, когда голландский двор находился уже в руках купцов немецких, новгородцы никак не хотели дозволить продажу пива и на дворе св. Олафа. В новгородской скре 1350 года сказано, что в этом году, в собрании общинных купцов в Новгороде, состоялось постановление, чтобы, пока стоит двор св. Петра, под страхом взыскания 10 марок, никто не осмеливался продавать пива на готском дворе (Urkund. Gesch. d. Urspr. d. deut. Hanse, II, 289). Казимир Великий в 1348 году отдал войту Колочинскому Петру город Роги, в завислоцкой Руси, придав к нему, между прочим, две корчмы: duas tabernas, similiter duas mensas panum (Zubrzyc., Granice miedzy Rusk. i Polsk. nar. 4-7).
   Корчемники платили подати. В 1417 году псковские посадники "наймитов наняша и поставиша" костер (башню) на Крому от Пскова, "а поимаша то серебро на корчмитехъ" (Кар. V, пр. 254). В 1474 году князь местер Ризский прислал посла к великому князю воеводе Даниле Дмитриевичу (Холмскому), и к князю Псковскому Ярославу Васильевичу, и говорил: "азъ князь великой Илифлямской и Ризской повествую, чтобы ми есте миръ дали, и язъ князь местеръ с воды и съ земли сступаюся дому святые Троица и всего Пскова, моихъ суседъ, да и за то имаюся, что ми къ вамъ во Псковъ изъ своей волости корчмы пива и меду не пущати, а колода отложити по всей моей державе, а натомъ пишу грамоту, и крестъ целую за всю свою державу и за вси города, а опроче пискупа юрьевского и всехъ юрьевцовъ". В том же году заключен был договор и с юрьевцами (Дерптом) на 30 лет, по которому они обязались "во Псковъ корчмы не возити, ни торговати, ни колоде (заставы) у костра (башня или стрельница) не держати" (П.С.Л. IV, 248-249). В самом же договоре мы читаем: "а корчмою пивомъ немецкому гостю во Пскове не торговати, а опричь корчмы и пива всякiй товаръ возити по старине" (Сбор. Мух. 20). В одном из списков псковской летописи добавлено: "и оттоле преста корчма немецкая" (Погод. Пск. лет. 433). То же обязательство помещено в перемирном листе 1482 года между Новгородом и Лифлянским магистром: "а пива и корчмы немцомъ не продавати въ Новгороде, а ни по пригородамъ". (Сб. Мух. 41), ив новом перемирии 1493 года: "а корчомъ, Немцомъ въ Новегороде не продавати ни по пригородомъ" (ib. 50).

   Не то было по городам, которыми владели князья. Облагая пошлинами напитки, заводя свои княжеские корчмы, и преследуя вольное кормчество, князья вызывали этим появление тайных корчем. Звание корчемника унижалось, делалось преступным. В Паисиевском сборнике XIV века, лист 92, в исчислении запрещенных занятий, за которые отлучают от церкви, рядом с чародеями и наузотворцами, упоминается и "корчемникъ" (корчъмитъ).
   В Никоновской летописи под 1399 год говорится про Михаила Александровича Тверского: "...во дни убо княженiя его разбойницы и тати и ябедники изчезоша, и мытари и корчемники (в княжеских корчмах), и торговая злыя тамги истребишась" (Ник. Лет. 1786. IV, 288). Кирилл Белозерский около 1408-1413 годов писал Можайскому князю Андрею Дмитриевичу: "... и ты, господине, внимай себе, чтоб корчмы (княжеской) в твоей отчиие не было, занеже, господине, то велика пагуба душам], крестьяне ся, господине, пропи-ваютъ, а души гибнут" (А.И. I, 16).

   По словам Иосафа Барбаро (1436), при Иване III, право приготовлять питья принадлежало уже казне: "онъ (Иван III) издал указъ, воспрещающiй кому бы то ни было варить медъ и пиво и употреблять хмель". То же подтверждает Амвросий Контарини (1474-1477); "напитокъ этот (медъ с хмелемъ) очень не дуренъ, въ особенности, когда онъ старъ. Впрочемъ, великiй князь не всемъ позволяет варить его". Он же упоминает о существовании в Москве корчем, в которых ели к пили: "poi ridursi nelle taverne a mangiare et bere, et passata la detta hora, non si puo haver da lor servitio alcuno". Алберт Кампензе (1523) прибавляет, что жителям Москвы разрешалось употреблять напитки только по праздникам: "Эта народная слабость (пьянство) принудила государя ихъ запретить навсегда, подъ опасенiем строжайшаго взысканiя, употребленiе пива и другаго рода хмельныхъ напитковъ, исключая однихъ только праздничныхъ дней. Повеление сiе, несмотря на всю тягость онаго, исполняется Москвитянами, какъ и все прочiя съ необычайною покорностiю" (Библ. иностр. писат. 59, 111, 179, 33). Герберштейн (1517-1526) оставил известие, что еще Василий Иванович построил для своих слуг за Москвой рекой какой-то дом или слободу, названные наливками (теперешнее урочище у Спаса на Наливках), и позволил им пить там пиво и мед, запрещенные остальным жителям города: porro non procul a civitate domuncule quedam apparent, et trans fluvium villae, ubi non multis retroactis annis, Basilius princeps satellitibus suis navam Nali civitatem (quod eorum linqua infunde sonat) exedificavit, propterea quod cum aliis Ruthenis medonem et cerevisiam bibere, exceptis paucis diebus in anno, prohibitum sit, iis solis bibendi potestas a Principe sit permissa. Atque eam ob rem ne ceteri illorum convictu corrumperentur, ab relinquorum consuetudine sunt sejuncti (Rer. Mosc. Comm. in Hist Ruth. Script I, I, 42).

   То же известие, с незначительными дополнениями, повторяется у Гваньино, Михалона, Олеария и Флетчера. Гваньино (1560), в своем описании Московии, переделывая Герберштейна, говорил: "denique trans fluvium, Basilius, pater moderni principis, pro satellitibus suis, caeterisque extraneis, Polonis videlicet, Germanis et Lithuanis (qui anatura Bacchum sequuntur) oppidum Nalevki dictum, quod cognomen ab infundentis poculis habet, extruxit. Illic vero omnibus extraneis militibus et advenis, satellitibusque principis, inebriandi vario potus genere, facultas concessa est, quod Moscovitis gravi sub poena prohibetur (Hist. Ruth. Scr. I, VII, 3).
   Место это читается несколько иначе в старинном русском переводе Гваньини, (Гваньина, кн. III, ч. I) "О описании царства московского": - "есть же въ немъ (Москве) домовъ 41,500; къ тому жъ еще за рекою великiй князь Василiй, отецъ царя Iоана, ради Сепачовъ (?) своихъ, сиречь поллечниковъ (?) инныхъ людей общихъ (poplecznikow - сторонников) слободку, называемую Наливайки, создалъ" (Приб. к Моск. Губ. Вед. 1841, 50, 70).

   Литвин Михалон (1550) также слышал, что Иван III обратил свой народ к трезвости, запретив везде питейные дома: redacto populo ad sobrietatem cauponisque ubique interdictis. - "Василiй", - продолжал он, "увеличилъ свою столицу Москву, построив въ ней слободу Налевки (Nаlеwki) руками наших] наемных] солдат] и дав] ей это имя въ укоръ нашему племени (иностранцам), склонному к пьянству, отъ слова "налей" (Калач. Арх. II, II, 33, 35).
   Слова Герберштейна, что "Наливки были построены за рекою", дополняются у Флетчера и Олеария тем, что они находились на южной стороне города, и обращены были к татарской земле, и отсюда ясно, что они находились близь нынешнего урочища Спаса на Наливках. Флетчер говорит: "на южной стороне города царь Василiй построилъ дома для солдатъ (satellitibus suis), позволивъ имъ пить вино въ постные и заветные дни, когда другiе русскiе должны были пить одну воду, и по этой причине назвалъ новый город Налей (Naley), т.е. Наливайка" (Флетчер 11). Олеарий: "четвертая часть города называется Стрелецкою слободою; лежит она въ южной части города за речкою Московскою и обращена к татарской земле, будучи окружена досчатым забором и деревянными бастионами. Эта часть города выстроена была великим князем Василием, отцом Грозного, и назначена для поселения в ней иноземных солдат, и названа Налейки (Naleiki - die Saufstadt). У чехов "nali" значит "налей". Это название произошло оттого, что ино-странцы, проживающие в Москве, гораздо больше предаются пьянству" (Олеар. гл. I).
   Свидетельство иностранцев, что еще при Иване III (1462-1505) закрыты были корчмы и народу было запрещено употреблять напитки, и что при его преемнике, Василье (1505-1533), только слугам великого князя и иностранцам позволено было пить, и для их попоек отведена слобода, огороженная забором, показывает нам, что в Москве начиналось новое положение вещей, неизвестное остальной Руси. Первое широкое приложение к делу этого нового московского порядка должен был испытать Новгород Великий.

   Князь в Новгороде был предводителем войска и исполнителем судебных решений, поставленных выборными судьями ("князь казнитъ"), и за это шла ему половина судебных пошлин (казнь, казна). Кроме того, ему предоставлены были доходы от торговли и, как мы видели, право медоварения по городам ("слати медовара"). Князь не имел права приобретать земли в новгородской области, и мог торговать только через новгородцев.
   Основы старого новгородского порядка держались до самого падения Новгорода. Еще недавно (1469) вече объявляло, что великий князь (царя Новгород не знал, ни даже государя) не имеет права ни в земле, ни в воде; народ продолжал жить по-старому, спокойно собираясь в вольные корчмы и рассуждая о политических делах [8]. Теперь же все это должно было рушиться. На место новгородских купцов, вывезенных вон и разосланных по городам, высланы были в Новгород купцы московские; имения бояр-ские были разделены московским людям...

   Новгород испытывал теперь всю тяжесть пошлины низовской земли, как он сам выражался о Москве: "Великiй Новгородъ низовской пошлины не знаетъ, какъ наши государи держатъ тамъ в низовской земле свое государство". Одной из низовских пошлин было запрещение свободного корчемства, и вот в Новгороде, опустошенном и ограбленном, Иван IV начинает расставлять царские корчемные дворы... 1543 года, ноября 21 на Введеньев день, прислал князь великий Иван Васильевич ч Великий Новгород Ивана Дмитриевича Кривого, и он поставил в городе восемь корчемных дворов (П.С.Л. III, 200). В Новгороде появилось страшное пьянство, и новгородский владыка Феодосий решился ходатайствовать за народ. "Бога ради, государь", - писал он к царю - "потщися и помысли о своей отчине, о Великомъ Новгороде, что ся ныне въ ней чинитъ Въ корчмахъ безпрестанно души погибаютъ безъ покаянiя и причастiя, въ домахъ и на путехъ и торжищехъ убiйства и грабленiя въ граде и погостомъ великiя учинилися, прохода и проезда нетъ" (Вивл. XIV, 238; Доп. А.И. I 41). 27 января 1547 года были уничтожены в Новгороде все царские корчмы: "пожаловалъ царь и государь великiй князь Иванъ Васильевичъ, въ своей отчине, въ Великомъ Новгороде, отставилъ корчмы и питье кабацкое, давали по улицамъ старостамъ на 30 человекъ две бочки пива, да шесть ведеръ меду, да вина горькаго полтора ведра на раз-рубъ" (П.С.Л. III, 153). В новгородской второй летописи дополнено: "в лето 7056, генваря в 10 день, князь Иванъ Васильевичъ отставилъ в Новгороде корчмы, и дворы развозили" (ib. 201). В городе появилась тайная продажа питей. "В лето 7079, месяца февраля в 23, в пятокъ на масляной недели, прiехали в Новгородъ дьяки опришные, Семенъ Федоровъ сын Мишинъ, да Алексей Михайловъ Старой, - да заповедали винщикомъ не торговати, да и сторожню уставили, на великомъ мосту решотки; а поимаютъ винщика съ виномъ, или пьянаго человека, а ни (и они) велять бити кнутомъ, да и въ воду мечютъ съ великаго мосту" (П.С.Л. III, 166).

   Московские питейные дома этого времени также назывались корчмами, хотя не имели никакого общественного значения: "въ Московiи", - писал Михалон в 1550 году, - "нетъ шинков, и если у какого-нибудь домохозяина найдутъ хоть каплю вина, то весь домъ его разоряется". Вольная корчма здесь была не известна; корчмы держали недельщики и десятники. По Судебнику 1550 года, в поручных записях по недельщике говорилось, что ему "корчмы, б...и и всякихъ лихихъ людей не держать". Стоглавый собор 1551 года приказывал: "а корчемъ бы десятникомъ не держати" (Стогл., изд. Кож. 212).
   По Домострою, корчебный прикупъ (прибыль) стоялъ рядомъ съ татьбою и кривымъ судомъ (Дом., изд. Кож. 69, 72). Собираясь в корчмы, народ пил, не скидая шапок. "В церквахъ", - говорит Стоглав, -"стоятъ въ шапкахъ, словно на торжищи, или яко въ корчемници". Пить и играть зернью в корчмах собирались бояре, монахи, попы и толпы холопов. Стоглав приказывал, чтобы "дети боярскiе и люди боярскiе и всякiе бражники зернью не играли и по корчмамъ не пили" (Стогл. 51, 138).

   В выписи 1552 года, данной по приказу Ивана IV Андрею Берсеневу и Хованскому, велено им было беречь накрепко во всей Москве, чтобы "священическiй и иноческiй чины въ корчмы не входили, въ пьянстве не упивались, не празднословили и не лаяли" (А.И. I, 154).
   Сильвестр в своем Домострое давал боярам совет, чтобы они не держали у себя множества холопов, которые с горя пьянствуют по корчмам: "а держати людей у себя по силе, какъ мощно бы ихъ пищею и одеянiемъ удоволити; а толко людей и себя держати не по силе и не по добытку, и не удоволить ихъ ествою и питьемъ и одеждою, или который слуга не рукоделенъ, собою не умеетъ промыслити; ино темъ слугамъ, мужику и жонке и девке, у неволи плакавъ (заплакавъ), красти и лъгати и блясти, а мужикомъ разбивати и красти, и въ корчме пити и всякое зло чинити" (Дом. 47).

   По городам корчмы стали раздавать боярам. В 1548 году, по жалованной грамоте царя, город Шуя был отдан в кормление боярину Голохвастову "съ правдою, съ пятномъ и корчмою" (Опис. Шуи, 5). Важская уставная грамота 21 марта 1552 года запрещала посадским людям и становым и волостным крестьянам, живущим поблизости посадов, держать питья на продажу, под опасением выемки оных и взыскания двух рублей пени на государя, а с питухов по полтине с человека (А.А.Э. I, 234). В уставной грамоте Двинянам 1557 года сказано было, чтобы у них на Холмогорах на посаде и в станах и в волостях татей и корчемников и ябедников и подписчиков и всяких людей не было, - а коли у кого корчмы будут, - и они того человека поимав отдадут выборным своим своим судьям.

   Таким образом корчмы закрывались везде, куда только хватала московская власть, и если оставались где еще, так это по дальним окраинам. Угличский житель, диакон Каменевич Рвовский, рассказывал в 1669 году, что на устье реки Мологи (известной в 1137-1138 г.) в древности были торги великие, даже и до времени господаря Василия Васильевича Темного (1425-1462).
   Торги эти существовали и при Герберштейне (1517-1527), который о них говорил: "При ея (Мологи) устьяхъ стоитъ городъ съ крепостью того же имени, а въ двухъ миляхъ отъ него стоитъ только церковъ Холопьяго города. На этом месте бываетъ ярмонка, наиболее посещаямая во всемъ владенiи москов-скаго государя; сюда стекаются кроме Шведовъ, Ливонцевъ и Московитовъ, еще Татары, и весьма многiе другiе народы изъ восточныхъ и северныхъ сторонъ" (Герб. пер. Анон. 119).

   Про ярмарку при устье Мологи, вблизи Холопьего городка (известного и в народных преданиях), Каменевич-Рвовский писал: "река же та великая Молога полна судовъ была, въ пристани своей на юстiи широкомъ и яко по судамъ тогда безъ перевозовъ и проходили все людiе реку ту Мологу и реку Волгу на лугъ моложскiй, великiй и прекрасный, иже имать величество свое.
   Лугъ той во округъ седмь вертъ. Сребро же то собирающееся пошлинное пудовое по 100 и по 80 пудов или по 70000 денгами и больши собираху въ казну великаго князя теми деньгами, яко же бывшiи тогда в память свою немъ о семъ поведаша, яже отъ отец своихъ слышаша: "тогда же на мологе: кабаков винных и пити всякихъ было", торговали же безъ розъездовъ, по четыре месяцы, все купцы и гости: еже отъ древнихъ слышахъ и ее въ память по насъ изоставшимъ родомъ всемъ и восписахъ (Ркп. Син. Библ. по кат. 1823г. № 964, л. 517).
   Каменевич, говоря о 70 кабаках, выражался языком конца XVII века, потому, что в XV и в начале XVI века, в эпоху процветания мологской ярмарки, кабаков еще не было, следовательно, на ярмарке стояло до 70 корчемъ.